| Главная » Статьи » Рассказы |
глава7
| Лошадь помогла человеку прийти к цивилизации, значит, в каждом из нас от природы заложена информация о том, как обращаться с лошадью". Это из умозаключений Виктора Петровича Угрюмова, из парадоксов, излагаемых им обычно с полной безапелляционностью. Так ли, не так, но почему ж остро волнует тебя, объясни, сам вид гармонично прекрасного животного, так зовут перестук копыт в денниках, шумные вздохи, тихое похрумкивание, сладковато-терпкий запах лошадиного жилья, и белолобая морда, косящая глазом из-за деревянной решетки, вызывает уважение и нежность? Что это - память детства? Крутой волжский откос, под который спускаешься поить вороного, и когда он, фыркая, тянет к воде шею, соскальзываешь по ней, плюхаешься: ах, славно... Упоение полета санок сквозь метель, доверенная тебе кучером вместе с вожжами власть над конем - или его над тобой? - и перед глазами веселый промельк подков... И по всей-то взрослой жизни прочерчена ребячья зависть к человеку, столь статному и бравому в седле. Счастливец Угрюмое! Судьбой дано ему учить лошадь ювелирному искусству выездки и потом являться на ней в манеж затянутым в черный фрак, гарцевать, словно совсем не прилагая усилий, лишь слегка перебирая повод руками в белоснежных перчатках, и потом, когда отобьет партнер копытами заключительные такты пиаффе, широким жестом снимать цилиндр, приветствуя судей. Счастливец, ему повезло. Впрочем, стоп. В житейской философии Виктора Петровича понятию "везение" места нет. Когда он начинал заниматься выездкой - еще дома, в Ташкенте, - бывалые кавалеристы говорили, что из него ничего не получится. Для высшей школы, они говорили, нужны красавец конь и всадник с чуткими пальцами музыканта. Угрюмов же с детства работал подручным кузнеца, потом молотобойцем, кузнецом ("Ему подковы ломать, а не лошадей выезжать"). А конек ему достался маленький, пузатенький, слепой на один глаз и другим плохо видевший. "Лихой" было имя конька, а дразнили его ишаком. Он был, правда, хороших кровей, происходил от знаменитого Хобота, был братом Ихора, на котором Иван Кизимов стал в Мюнхене олимпийским чемпионом. Но что делать, коль выдался этот Лихой в семействе гадким утенком. - Зато душу сохранил, - говорит о нем Угрюмое. - Я думаю, он много страдал, был сперва опустившийся, и мое отношение к нему его переделало. Когда я задал Угрюмову простой, как выяснилось, наивный, по его мнению, вопрос, любит ли он лошадей, он ответил, что о любви не может быть и речи. Лошадь для него - спортивный снаряд, на котором выполняются определенные упражнения. Снаряд надо содержать в порядке, как, например, свой кузнечный инструмент (Виктор Петрович до сих пор тонкое дело ковки никому не доверяет). Ну а коли так, при чем здесь душа Лихого? Замечено, что конники, сделав предварительную оговорку об отсутствии у лошадей второй сигнальной системы, а следовательно, разума в нашем понимании, тотчас принимаются говорить о них как о людях. И это, собственно, великолепно, это побуждает их лелеять, щадить и понимать больших и сильных, но слабых и ребячливых "братьев наших меньших". Не случайно же лошади делятся для Угрюмова на тех, которые хотят, и тех, которые не хотят учиться. "Бывает спортсмен - способностей вагон, так и лошадь". Выездкой Угрюмое занялся поздновато, после службы в армии, до того пробовал себя в конкуре, в троеборье. В Ташкенте тогда были два классных мастера высшей школы, и ему негласно определили вечное третье - после них - место. Но он так о себе говорит: "Останься я кузнецом, я не был бы простым кузнецом - придумывал бы, рационализировал, выбился бы в люди. Стань я инженером, я бы не был простым инженером. И так в любом деле, которым бы я занялся. Я решил разобраться в выездке досконально. Это у меня от отца. Был случай в сорок третьем году на Сахалине, где мы тогда жили. Прислали дизель-электростанцию, а документация на нее не пришла. И отец, простой рабочий, взялся, разобрался и пустил ее. У меня по психологическим тестам выходит, что новому делу я обучаюсь довольно медленно, но всего лучше сам". Он терпеливо слушал всех, кто мог хоть сколько-нибудь помочь ему советом. Он читал о лошадях все, что мог достать. Сейчас, по прошествии многих лет (Виктору Петровичу за сорок), можно сказать, что вряд ли есть такая книга о выездке, которая не была бы ему знакома. Для этого он, например, самоучкой вызубрил немецкий - школа выездки в Германии на протяжении веков считается одной из лучших в мире. Гигантскую домашнюю библиотеку патриарха нашего конного спорта Георгия Тимофеевича Рогалева Угрюмое проштудировал от корки до корки. Каких только методов обучения не придумывал! Лихого так, допустим, тренировал отбивать пиаффе: привязывал к стойкам гимнастического турника, под перекладину, и со стороны слепого глаза бросал в круп мелкие камешки. Конь пугался, стремился вперед, а привязь не пускала, и получался шаг на месте... Словом, долго ли, коротко ли, Угрюмое на Лихом в розыгрыше Малого приза оказался однажды третьим на первенстве страны. Судьи посмеивались над тем, как пыхтел, старался, работал бедняга конек, посмеивались, но выводили по заслугам высокие баллы. Надо сказать, что Виктор Петрович к тому времени оставался не только спортсменом, но со свойственной ему уверенностью в себе начинал мало-помалу тренировать молодых всадников. И в этих двух качествах - как наездник и как тренер - был приглашен в Белоруссию, в конный центр Ратомку. Он взялся том за дело ретиво - с раннего утра до позднего вечера не выходил из манежа, А до него жизнь в Ратомке текла ни шатко ни валко - приятная, непыльная жизнь. Отгуляют коллеги два часа с хлыстиками, возьмут бутылочку, и потечет неспешный разговор о замечательном предмете - лошадях. Однажды Виктору Петровичу тамошний его ученик сказал: "Вы меня не гоняйте сегодня так уж сильно, пожалуйста, я вчера малость перебрал". Тот его - вон с тренировки. "Так праздник же вчера был, - пеняют коллеги, - разве не понятно, разве ж можно, чтобы без никаких тебе резонов? Ты его отправил вон, а он, может, талант выдающийся, он обидится и бросит спорт. И вообще, Угрюмое, без тебя нам лучше было. Заветного слова в выездке ты, как и мы, не знаешь, а знаешь одну работу каторжную, а мы мечтали о чем-то возвышенном, что ж ты на нашу романтику железную решетку надел? У тебя ж как на производстве..." "Думкой, - он им сказал, - только дурак богатеет. А насчет заветного слова верно: не знаю, и никто не знает, его нет, а есть труд. Я, когда на заводе работал, спортом уже занимался и в вечернюю школу ходил. Сяду, бывало, в классе у печки и закемарю. А прямо перед глазами на плакате написано, что в труде заключается смысл и цель жизни человека, его счастье, его восторг. Это говорил писатель Чехов. И я читал и не понимал: как так, чтобы труд давал счастье, давал восторг? А потом простой пример вспомнил: вот потаскаешь раскаленные болванки, взмокнешь весь, потом глотнешь холодной газировки, и такая прекрасная делается жизнь, идешь домой усталый, а она вся вокруг тебя улыбается. Это как в парной бане: терпишь, сил уже нет, а терпишь, а потом ляжешь дома на чистую постель - блаженство. Ну а насчет таланта, которого я прогнал, так из любого, я вам гарантирую, могу сделать классного мастера выездки, умел бы он работать и терпеть. Вон девочка беленькая стоит. Иди сюда, девочка..." Это не домысел, не легенда - именно в споре, веря, как всегда, что его терпение и труд все перетрут, Угрюмое позвал в группу юную спортсменку, которая считалась совершенно бесперспективной. Через восемь месяцев Ирина Карачева проигрывала в Белоруссии только Угрюмову. Да, он подлинно исполнен веры в себя, в свой ум и в свои руки, истый русский мастеровой, не признающий деления людей спорта на тех, которым природа выдала щедрую жменю, и тех, кому протянула пустую ладонь. Спорь с ним, не спорь, он уверен, что гены - дело второе, пятое, десятое... Противореча себе, он может бурно восхищаться дочерью Елены Петушковой Владой: посадил ее на смирного, туповатого Акбулака, ножки ниже седла не свисают, сказал: "Вышли лошадь". Девочка что-то такое непонятное, даже вроде нелепое сделала, и конь как птичка порхнул - вот это был посыл! Талант, конечно, наследственный. Хотя все так, но Угрюмое настаивает на своем: что такое - не рожден человек, например, прыгать? Если он с детства сегодня одну ступеньку возьмет, завтра - другую, повыше, потом еще выше, то как еще запрыгает! Это и есть настоящая жизнь - расти над собой со ступеньки на ступеньку. Среди, множества его идей иные с небольшим, так сказать, загибом. Он считает, например, что спортсмен-конник в большинстве случаев интеллектуально выше неспортсмена, если подразумевать под интеллектом способность размышлять над окружающей действительностью, оценивать ее и перерабатывать получаемую информацию. "Мышцы ведь связаны с мозгом, так? И их развитие способствует развитию мозга - не может не способствовать. А интеллект помогает понимать лошадь. А что такое "понимать лошадь"? Чувствовать ее чувства и желания и корректировать их так, как это тебе необходимо". Он учит так: чуть у лошади элемент стал хорошо получаться, настолько хорошо, что, вызубренный, он может обернуться уже небрежностью, халтурой, надо сразу прекращать над ним работу. Тогда во время соревнований лошадь будет стараться изо всех сил, ожидая, что за самым лучшим исполнением последует награда - отдых. "Надо,- он говорит,- не заставлять в соревнованиях лошадь сделать то или другое, а морально подводить, готовить ее к элементу. И если она готова, тогда ты шенкель только приложил, а она уже с удовольствием тебе отвечает и на морде у нее желание, а не обреченность. У тренированной лошади меньше времени проходит от требования всадника до ее ответа. Конника хвалят так: "Он чувствует лошадь". Значит, чувствует время протекания реакции". Он вспоминает: "В армии я немного занимался современным пятиборьем. Бежишь, бывало, кросс - последний километр, в груди как кол торчит, ноги подгибаются. Бежишь и думаешь: "Будь подо мной лошадь, я бы ее уже начал пороть". Я и не бью их потому, что всегда эту мысль свою помню. Я когда с ними работаю, жду, что они сами то или другое захотят сделать. Ставлю в определенные условия и жду". "...Мне нравится процесс общения с лошадью. Процесс совершенствования. Видишь, как она - растет, растет, растет: жеребенок, жеребчик и вот уже конь, такой красавец..." "...А вообще не столько ты ее воспитываешь, сколько себя". В 1976 году, заняв на Олимпиаде в Монреале шестое место, Угрюмое сразу после этого отдал своего Сайда, идеально выезженного рыжего арабо-тракена тигриной грации, Ирине Карачевой - ученице. Поступок казался неожиданным, нелогичным, как ни объяснял Виктор Петрович, что, во-первых, он всей душой полюбил Белоруссию с ее добрыми, бесхитростными, трудолюбивыми людьми и изо всех сил возжелал сделать ей когда-нибудь подарок - добиться, чтобы сборная республики стала сборной страны, а во-вторых, заявлял Угрюмое в свойственном ему стиле, когда он на Сайде, у него в стране нет конкурентов, а ему так жить неинтересно. В 1978 году Угрюмое совершил другой нелогичный поступок - взялся помогать Петушковой. Ну тут, по-моему, в изрядной мере сказалось личное отношение Виктора Петровича к Лене. И ее ученость, и спортивное мастерство побуждают Угрюмова считать ее образцом, высоким примером для подражания, более же всего иного - трудолюбие. В пору, когда возникло их содружество, прекрасный Пепел состарился, так сказать, "ушел на пенсию", и она взяла молодого Абакана. За два года они уже многого достигли - в частности, завоевали в составе сборной страны "серебро" на чемпионате Европы. Но кое-что у коня еще не ладилось, особенно пассаж и пиаффе. Навыки исполнения этих элементов и принялся шлифовать Угрюмое. В 1979 году на Спартакиаде народов СССР Петушкова на Абакане была второй, проиграв лишь самому Виктору Петровичу и выиграв у Карачевой. Угрюмова, впрочем, это не огорчило: он смотрел дальше, смотрел в олимпийский восьмидесятый. Видел сборную страны состоящей из них троих. Но судьба решила иначе. Весной восьмидесятого трагически погиб Абакан: Петушкова осталась без лошади и, следовательно, вне команды. Потом тяжело заболел Сайд, в команду не смогла попасть Карачева. Их заменили Юрий Ковшов и Вера Мисевич. И наконец, уже перед Играми у самого Угрюмова, включенного в сборную, простудился и заработал ревматизм новый его конь, Шквал. Виктор Петрович в Битце выступал. Но чего это стоило! Как мог он восстанавливал лошадь, делая припарки, по секундомеру вымеряя время разминки - на какую погоду сколько. Уже в ходе турнира один специалист упрекнул его: "Что ж ты, такой мастер, менку ног не можешь лошадь заставить как следует делать?" Разговор шел возле денника, и Угрюмое велел конюху вывести Шквала, прогулять по коридору. "Зашкандыбал мой бедняга, и тот товарищ только руками развел". В командном зачете Олимпиады наши победили, Угрюмое на Шквале был третьим. Потом у него появился новый, молодой конь - соловый тракено-ахалтекинец Енисей. Все опять начиналось с самого начала. Снова въезжал в манеж стройный всадник, горделивый и недоступный, сжав в нитку губы, строго сузив глаза под полями цилиндра. А за полчаса до того, натягивая сапоги и пристегивая шпоры, он тоненько, по-детски приговаривал: "Ой-ой, божечки, как я волнуюсь, ой, как боюсь, ой-ой..." Что это? Да система. Где ни копни, все у него система. Он, видите ли, заметил, что ему легче выступать, когда он чувствует беспокойство, тревогу. Вот и тревожит, и беспокоит себя. И своих учеников - тоже. Если видит, что они беспечны. "Чего вы развлекаетесь, другие-то вон лучше вас ездят". Зато после соревнований он их не критикует. Только до. Он рассказывает притчу, как некто, послав сына за молоком, тотчас отвесил ему затрещину. "За что, батя?" - "Чтоб не разлил". - "Так надо потом, если разолью". - "Потом поздно будет". В кабинете высокого начальства Угрюмое способен уверенно заявить, что берет на себя обязательство еще раз стать олимпийским чемпионом. Только нужно ему для этого то-то, то-то и то-то. По принципу "проси больше, дадут меньше". Но ничего для себя - только для дела, для лошадей. После Олимпиады ему предлагали новую квартиру - больше и лучше нынешней. Отказался. У него, понимаете, отличные соседи по дому, особенно один - слесарь-ремонтник железнодорожного депо, такой же, как он сам, увлеченный своим делом человек. Личной машины Угрюмое не хочет. Возни с ней много, а у него забот и с лошадьми хватает. И вообще, у него своеобразное отношение к транспортной проблеме: отправляясь на соревнования, мягкому креслу самолетного салона или купе скорого поезда предпочитает коневозку - фургон, в котором везут лошадей. Уж он о них за дорогу все узнает, а кроме того, насмотрится всласть на леса и поля, поест у костерка, поспит под звездным небом... Человечество, по-моему, делится на две категории - людей субботы и людей понедельника. Одни ждут не дождутся отдыха, другие - утра, чтобы стремглав бежать к своему делу. Так ждет Угрюмое свидания с лошадьми | |
| Просмотров: 715 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
